 |
Инородные Дали |
|
|
Не народный - инородный
Говорят, жизнь – это путь к смерти. Но у некоторых этот путь витиеватый и ярко окрашенный, а у некоторых – пусть и не менее ярко окрашенный – стремительный рывок к концу. Как у Олега Даля.
Не такой Олег Даль был «другим» как будто изначально. Ребенок из семьи железнодорожного инженера и учительницы – сложенный так, что хочется сказать «ломкий», картавый, капризный, он совершенно необоснованно (ни уклад, ни окружение, ни внезапное влияние какой-нибудь личности не предвещали «беды») возжелал стать актером. И стал (спасибо «Щепке»). Но его инаковость, которой он обязан успешной карьерой, эту же карьеру и погубила. Людям сложно находиться рядом с непохожими. Причем не на них не похожми, а вообще непохожими. В интервью Ксении Лариной на «Эхо Москвы» жена Олега Даля Елизавета вспоминает: «Дело в том, что он был отдельным во всем, даже в семействе своем. Он ни на кого совершенно не похож. Это что-то непонятное… Когда я его в первый раз увидела вживую, не на экране, рядом, в монтажной на «Ленфильме», у меня было ощущение, что это что-то бесплотное, не материальное». Изначально не из мира сего, как говорят, человек и без того вынужден идти самым сложным путем: все здесь кажется ему непривычным, нелогичным. Он уже сам по себе это своей инаковостью как будто стремится поменять эту жизнь на какую-нибудь другую, более ему подходящую (или даже наоборот: на ту действительность, которой он больше бы подходил). Но если он при этом позволяет себе еще и бороться с тем, что видит вокруг, будьте уверены: имеющаяся действительность ответит ему со всей своей непримиримостью и добьет героя. Как, собственно, и случилось в этом стремительном далевском рывке.
Далекие Дали Если припомнить ранние роли Даля, можно сказать, что в них не сквозит совсем уж безысходная (потом ставшая неотъемлемой) грусть. Есть смущение, неуклюжесть (ведь его первые герои – фактически его ровесники – в «Моем младшем брате», в «Первом троллейбусе», в «Жене, Женечке и «катюше»»), но паталогической печали пока нет. Те «далекие Дали» еще улыбаются, еще пытаются что-то доказать. Переломным же можно считать фильм «Старая, старая сказка». Как это знаково, что именно в сказке так органично может существовать неуютный для действительности Даль. И как знаково, что именно в сказке в его обезоруживающей улыбке появляется и эта печаль – печаль прощающегося человека. Кто знает, возможно, в этот момент сам актер понял свою инаковость, ведь потом мы увидим его «Тень» - и непримиримость вечного романтика, учёного Христиана-Теодора, так похожего на самого Даля, с собственной Тенью – олицетворением неуемной жизненной хватки на грани беспардонности, которую сам Даль не переносил. И коль скоро мы говорим о таком страшном откровении, совсем не удивительно, что уже очень скоро актер мог осознать и то, что с такой инаковостью ему, возможно, действительно тут не место. Он – лишний человек (не потому ли ему так легко дался Печорин любимого Лермонтова?). Даже мешающийся. Тем более, что подтверждением этому служили постоянные конфликты, связанные с каждой ролью, вырванной с кровью из сердца «человека без кожи», как сказала Елизавета Даль, пытаясь описать, какой болью давалось Далю общение с театральной и киносредой (не сказать бы просто «с людьми»).
Не сошлись характерами Весь жизненный путь Даля состоит из расставаний. Это и расставания с неудавшимися женами (с первой расстался прямо тут же на свадьбе), это и расставания с не понявшими режиссерами, это и расставания с не принявшими театрами, это и расставания с все большим и большим количеством иллюзий по поводу этой жизни. Олегу Далю действительно было невыносимо работать с большинством режиссеров и актеров, потому что он был очень критичен. Чрезмерно критичен. Не выносил непрофессионализма. И имел «наглость» об этом говорить. В своих дневниках он много пишет об этом: XI.14.78 г. 78 г. НОЯБРЬ.
80 НАЧАЛО МАЯ… Какая же сволочь правит искусством. Нет, неверно, искусства остается все меньше, да и править им легче, потому что в нем, внутри, такая же лживая и жадная сволочь. А мы ведь помним, что с «непохожими» люди не умеют сосуществовать, потому что не понимают сущности явления (точнее: и не пытаются понять, потому что – неудобно; потому что можно делать не хорошо, если все вокруг тоже делают все спустя рукава). Даль же требовал совершенства (Эдвард Радзинский, собственно, и приписал ему этот страшный недуг – тягу к совершенству). И получал это только в собственных работах. В своих дневниках он нередко большими буквами выписывает «ХОРОШО», комментируя свою роль. И не кривит душой. А так вести себя в обшестве похожих никак нельзя. Даль был жестоко наказан за свою инаковость и честность. К тому же он позволил повесить на себя несчетное количество ярлыков, поскольку от безысходности регулярно пил. Сложно отстоять свою точку зрения, когда на тебе уже висит ярлык пьяницы: любое твое замечание будут считать пустым капризом, а любое обвинение в непрофессионализме – пьяными выходками. И в этом смысле, конечно, Даль сам изрядно себе насолил. Но, кажется, к этому моменту он уже устал биться головой об стену. В своем «Плохом хорошем человеке» по чеховской «Дуэли» он представил нам героя, который спорит с героем Владимира Высоцкого лишь номинально, потому что не может молчать, но сам исход спора как будто уже предрешен: не может нездешняя, «нематериальная» (как говорила Елизавета) сущность что-то доказаться наглым, самоуверенным, живущим на Земле и на земле людям. А значит, нет смысла и пытаться – можно просто уйти.
… Говорят, у Даля не было друзей. И потому особенно примечательно, что именно с Высоцким он сблизился в последние годы. Что это – схожесть интересов? Вряд ли. Темпераментов? Боже упаси. Еще говорят, что живущие на износ люди-явления долго не живут. Возможно, этих людей сблизило именно это: особый способ существования, ведущий к смерти намного быстрее, чем типовых образчиков людского сообщества. Даль знал, что идет к смерти и, возможно, увидел то же и в Высоцком. Хотя легенда гласит, что только после смерти последнего Олег стал прямо говорить, что уходит. Но ведь сниматься в «Приключениях принца Флоризеля» он стал еще до смерти Высоцкого, но уже в этом фильме открыто и честно заговорил про смерть. И дело тут не в том, что позволял сценарий, а в том, что Даль всегда стремился выбивать «свои» роли – и это была одна из них, от прочих – отказывался: как вспоминает Елизавета Даль, «у него была масса предложений сыграть что-то партийное, советское, за что он получил бы большие деньги, звания… Все отвергалось на корню. Ни за одну его роль сейчас не стыдно. Ни за один фильм я не краснею, и не покраснел бы он». Ну, а после «Флоризеля» актер уже не стеснялся - продолжил собственным творчеством кричать всему свету про свою инаковость («Незваный друг») и свое прощание («Мы смерти смотрели в лицо»). Кстати, именно во время съемок «Флоризеля» впервые прозвучало одно из знаменитых «пророчеств» Даля, как вспоминает Игорь Дмитриев: «Тема приближающейся смерти в разговорах Олега звучала постоянно. Как-то в Вильнюсе мимо нашего автобуса проехал траурный катафалк с возницей в цилиндре, с раскачивающимися красивыми фонарями. "Смотрите, как красиво хоронят в Литве, а меня повезут по Москве в закрытом автобусе. Как неинтересно"». Сейчас я вспоминаю... Но далеко не все знают, как не знают и этого послания Высоцкому, что после смерти друга Даль написал в дневнике: "Стал думать часто о смерти. Удручает никчемность. Но хочется драться. Жестоко. Если уж уходить, то уходить в неистовой драке. Изо всех оставшихся сил стараться сказать все, о чем думал и думаю. Главное - сделать!" Один из ведущих как-то ошибся, назвав Олега Даля народным артистом (а ведь он за все свои свершения не получил ни единой награды), на что актер якобы в шутку поправил: - Я не народный, я – инородный. Возможно, Даль призывал всех нас увидеть, что есть не только тягучая серая данность – есть и другое бытие, которое каждый выбирает сам для себя…
|
|
© alipchik |