Чтобы помнили! Леонида Филатова
А зритель скажет: сказка раздражает,
Что жизнь она никак не отражает.
Но у меня есть тоже возраженье:
На кой вам черт такое отраженье?
Ей-Богу же, грешно у нас в Отчизне
Глядеть на сцене отраженье жизни.
Вы жизненных сюжетов до хрена
Из собственного видите окна.
Конечно, в пьесе множество огрехов,
И автор, как вы поняли, не Чехов,
Но чем всегда притягивают сказки,-
Что в сказках не бывает серой краски.
Поэтому доверьтесь без опаски
Наивной и дурацкой этой сказке,
Где, хоть вопрос и ставится ребром,
Но все всегда кончается добром!
(Леонид Филатов. Любовь к трем апельсинам).
Припомните, какую самую добродушно-сказочную песню – из бардовских, хоть под такое определение подходят многие и многие – вы с наслаждение выпевали, радуясь оранжевому ее настроению и сумасбродной, летящей сквозь нее действительности? «Над Москвой встает зеленый восход. По мосту идет оранжевый кот». Не считанное количество раз мы упивались этим фиолетовым пломбиром и апельсинами цвета беж. Упивались – и не вспоминали. Автора стихов. Поэта, актера, тонкого литературного пародиста, чьи изящные упражнения изучают в Литинституте, уникального телеведущего, напоминавшего всем о жизни, о нерве, о трагедиях забытых героев – Леонида Филатов. Удивительного, кристального человека. Мастера.
Жизнь как чудо
Сначала было солнечное детство в Ашхабаде. И стихи – уже в 15. И уже о самом задушевно-неописуемом: например, о дирижере оркестра, который – с внезапным инфарктом – на глазах у обескураженной и потрясенной публики падает в оркестровую яму и, даже теряя сознание, всё равно продолжает «взмахивать и взмахивать руками, пытаясь дирижировать финал». И яростная любовь к жизни – и безудержное стремление разделить это счастье со всеми.
Отсюда, может быть, и эта, как сам Филатов ее называл, «провинциальная наглость» при поступлении (ВГИК не ждал, но приняла Щука, «не заметившая», что на вступительных юное дарование читало… свои произведения). Отсюда, может быть, залихватские эксперименты со слогом: «Я сочинял пьесы из западной жизни. А так как про жизнь эту никто ничего не знал, то был на этом поле отважен. Псевдонимы себе придумывал как бы киношные: Чезаре Джаватини, Ля Биш... А поскольку с самого начала это дело не просекли, я решил, что можно все, и один раз даже перешел все границы. Рассказ назывался "Процесс", а имя я поставил - Артур Миллер. И вот на мастерстве, которое вел ректор Захава, "Процесс" получает все плюсы, и он говорит: "Вот видите, когда берете высокую драматургию, все получается хорошо". На что Боря Галкин выкрикнул: "А это Леня Филатов написал!" Борис Евгеньевич побагровел - и перестал со мной общаться. Проходил мимо, как крейсер, не замечая. Боря же старался из лучших побуждений. Он был горд за меня, хотел похвастаться. Мы же взрослым доверяли, а то, что они могут по-детски обидеться, - кто ж такое мог предположить?».
Отсюда, может быть, особое ощущение братства и единства – и неумение изменить ни театру любимому, ни друзьям, ни любви – мистической и предопределенно-протяженной. Аркадий Райкин не сразу простил молодого артиста (но все-таки простил – знаменитой фразой «Артисту Филатову можно идти после артиста Райкина»). Дерзкого юношу, отказавшегося прийти к нему в театр на должность заведующего литературной частью (на минуточку: вместо покидающих труппу Жванецкого, Карцева и Ильченко!). Филатов с почтенным содроганием вспоминает визит к Самому («Вхожу. За столом сидят Леонид Лиходеев, Лев Кассиль и хозяин дома. Меня усадили, дали чего-то выпить. Я рта раскрыть не могу. Мальчишка из Ашхабада - а напротив три классика»). И страх-стыд, когда надо отказать («Я, конечно, для себя все решил, но как сказать об этом Мэтру? К счастью, в театр позвонила его жена. Я, мямля, стал говорить, что на Таганке много работы, что я привык к Москве. Она засмеялась: "Вы так же привыкнете и к Ленинграду... Ладно, оставайтесь. Но я вас хочу предостеречь - бросайте курить. На вас же невозможно смотреть!"). Отказать, потому что любимый театр, смысл всей жизни – подарил интересную, важную роль. Предвестницу других. Тоже важных. Для кого-то, быть может, что-то и могло быть важнее братства «Таганки» - но не для Филатова…
«Я мечтал стать мировой знаменитостью, осчастливить собой все человечество и навсегда остаться в памяти благодарных современников. Этого не получилось. И все-таки я счастлив... “Таганка” была для меня самым счастливым местом во всей нашей несчастной стране. Здесь я видел и знал людей, даже о мимолетном знакомстве с которыми можно было только мечтать. Юрий Любимов, Владимир Высоцкий, Юрий Трифонов, Белла Ахмадулина, Федор Абрамов, Сергей Параджанов, Альфред Шнитке, Булат Окуджава... “Таганка” – это университет. Здесь вблизи видел замечательные образцы человеческой отваги, хотя не менее близко сталкивался и с человеческой трусостью. Именно в этом доме я научился жалеть и прощать... Другое дело, что в пору юности я наивно думал, что и весь окружающий меня мир так же нормален и прекрасен, как “Таганка”».
Здесь были друзья, здесь была школа, здесь была Любовь… С самого начала – чужая жена, но его женщина (Нина Шацкая вспоминает: "Не буду лукавить – я отметила про себя, какой он подтянутый, легкий, стремительный, с цепким пронзительным взглядом. Очевидно, там, в моей подкорке, и отпечатался его образ…"). Не потому ли, когда ей приснился странно-тревожный, страшный сон про огромные ворота, в которые Лене надо успеть, она немедля помчалась в театр, искала взглядом, судорожно всматривалась в темноту репетиционного зала… пока сзади ее кто-то не обнял за плечи – очень мягко и очень навсегда… Мастер и Маргарита.
Мастер
Все, что делал Филатов – он делал, извергаясь вулканом. Мощно, честно, прозрачно, неистово, по-настоящему… Перепевая кочующие сюжеты мировой литературы на свой лад, он создавал совершенно свою литературу, про которую все точно знают – больше такого не бывает (не потому что «Любовь к трем апельсинам» или «Федот-стрелец» встанут на одну ступень с классиками, а потому что им и не нужно этого – они сам приживаются в голове у каждого прочитавшего, они сами застывают цитатами, приходящимися к слову – к самым разным словам). Окунаясь в кино («Экипаж», «Забытая мелодия для флейты», «Чичерин», «Вам и не снилось» и т.п.), он отдавал все, что оставалось в нем невостребованного порой в театре.
Выступая в роли режиссера (не было сомнений, что Филатов станет снимать: «Я очень любил кино, читал журнал "Советский экран", и там, видя фотографии режиссеров Кончаловского, Тарковского, Вайды - все в свитерах по горлышко, темных очках, кепочках, - составил представление не о том, чем человек занимается, а о том, как он выглядит. Поэтому и поехал сразу после выпускного бала в Москву во ВГИК поступать на режиссера»), он совершенно по-своему собирал фильм по кусочкам за стремительные 24 дня («Сукины дети»). И делал это очень по-семейному: Нина Шацкая вспоминает, «какая дивная атмосфера была на площадке! Актеры не убегали, как это обычно бывает, после съемок по своим делам, а многие приходили даже тогда, когда съемок не было в этот день. Курили, как оголтелые, но подаренная в первые дни одной из актрис роза в последний день была так же хороша и свежа, как будто ее только что срезали. На площадке царила Любовь. И «виной» всему этому была, конечно же, притягательная Ленина сила, его любили, все находились под обаянием его страстной, эмоциональной натуры, которая оставалась неизменной даже тогда, когда он стал по-настоящему «звездой», влюбив в себя, казалось, все женское население страны».
Чего уж и говорить, насколько всерьез и надрывно – как и совершенно во всех делах своих! – растворился Филатов и в новом своем призвании – быть тем, кто помнит. «Чтобы помнили» - проект не обычный. Да что там – и не проект вовсе. Необходимость души. Несколько людей, умеющих чтить, говорить спасибо, отдавать дань таланту и человеку, на одном фанатичном, сбившемся дыхании без оглядки делали то, чего совесть не позволяла не делать…
«Россия всегда была беспамятная страна. – Так резок Филатов. – Но сегодня беспамятство беспрецедентное. Такого извращения, такой полярной перестановки черного и белого за свою, может быть, не очень большую жизнь я, честно говоря, не помню. И такой потери памяти. <…> Мне вот пишут письма: спасибо, наконец-то родина вспомнила! «Родина слышит, родина знает». Не будешь же объяснять, да и благородно ли объяснять, что никакая не родина, — всего лишь семь сумасшедших, для которых это личная боль. А родине как было наплевать, так и осталось. И если где-то в актерской семье всплакнут: ну наконец-то вспомнили — это и есть для нас высшая награда. И наша сверхзадача, если хотите»
Сказка угасла
Хочется верить, что это только кажется, будто человека, который помнил, так несправедливо и серо забыли. Человека, который после тяжелейшего инсульта (его спрашивали: сколько друзей вы потеряли из-за болезни; он отвечал – ни одного; и это правда: друзьями были только те, кто остался, остальные же…) все равно помнил, благодарил. Который все равно писал, болел душой, «наблюдал в окошко мир». Который строил планы и любил жену и друзей.
«В первый же год после ухода Лени из жизни, - вспоминает Шацкая, - никому не пришло в голову вспомнить о нем - ни в день его рождения, 24 декабря, ни 26 октября, когда он навсегда ушел от нас. Могли б, наверное, напомнить друзья. В одной из передач Познер перечислял ушедших из жизни замечательных актеров - фамилию Филатова я не услышала. А не прошло и года… На дворе март 2006 года. Включаю «Эхо Москвы» и сразу слышу вопрос: «А вот вы можете назвать из вашего окружения людей, которые были бы эталоном чести и порядочности (или благородства)?» До чего знакомый голос отвечающего. Ну конечно, голос Вениамина Смехова, в прошлом - артиста Театра на Таганке, работавшего с Леней долгие годы и хорошо его знавшего. Думаю, обязательно должен назвать фамилию: Филатов. Слышу: Галич, Визбор, Лиля Брик, еще кто-то... Когда назвал Володю Высоцкого, сама с собой поспорила, назовет Леню или нет? Нет. Не назвал Венечка. Может быть, уже забыл такого, ведь прошло почти три года, как Лени с нами нет…»
Совершенно не можется верить в то, что огонек человека, несший всей своей жизнью мудрость и сказку, мог потухнуть как будто бы невзначай. Ведь невозможное это: потухшая сказка человека, который в нее так верил? «Мне кажется, что сказка, вообще любое притчевое произведение при минимуме сюжетных ходов и поворотов может изменять мир». Филатов творил сказку и изменял мир. Мир ведь теперь не может не откликаться на его сказки? Так?
Когда Филатова спросили, какие качества ценит он больше всего в людях (он только-только рассказал, каким неожиданным и удивительным другом смог стать Леонид Ярмольник в самый нужный момент и как «за него до сих пор каждый раз молится мама»), актер ответил: «Предсказуемость, надежность. А надежность включает в себя и порядочность, и честь, и твердость. Жизнь без испытаний и сопротивлений невозможна – и вот что мне кажется главным, по крайней мере, сегодня, в нашем зыбком мире». В сущности, он и раньше говорил об этом, безмерно уважая людей, о которых мог сказать: «Он прошел жизнь, никого не расталкивая локтями. И самоутвердился в главном — в звании порядочного человека». И, конечно же, Филатов никогда бы не согласился признать (скромность и вечная тяга быть еще лучше), что все эти слова – о нем.
«Популярность его нисколько не изменила, - подтверждает наши догадки Шацкая, - и всегда и везде он оставался Мужчиной, которых - увы! - на сегодняшний день большой недород, дефицит. Леню любили не только женщины, его любили и к нему тянулись мужчины. Он, как мудрейший восточный старец, все понимал про нашу горестно-нелегкую жизнь, концентрируя свое внимание на негативных ее явлениях, и на любой вопрос мог дать точный ответ. Любое проявление несправедливости вызывало у него болезненную реакцию, он страдал, и я много раз видела, как у него наворачивались слезы, когда он сопереживал чужому горю, чужой беде и приходил в отчаяние от понимания, что изменить ничего невозможно. В такие моменты он мог быть едким, злым, но очень точным, пронзительно точным в характеристике того или иного явления, мог припечатать и дать такую убийственно-точную оценку, мягко скажем, несимпатичному ему человеку, что становилось страшно. Он притягивал к себе людей, ему доверяли, он был как бы камертоном, по которому проверялась нравственная оценка тех или иных действий и поступков».
Смешной эпизод описывает в своих воспоминаниях Шацкая. Когда после очередного успешного концерта Филатова в Израиле «к авансцене вышла, прихрамывая, довольно пожилая женщина с палочкой. «Ша!» - крикнула она, подняв палку, и волево заставила зал замолчать и потом, забавно-комично грассируя по-одесски, произнесла фразу, которая опять же была встречена ошеломляющими аплодисментами, овацией: «Пока есть в Госсии такие люди, как Филатов, - Госсия жива! Уга! Уга!». И если мы все-таки помним, то и мы тоже – живы, а не просто делаем вид, что живем…
P.S.
У Нины Шацкой к моменту свадьбы с Филатовым был 12-летний сын, которого нужно было огорошить новостью. «Денис, я, наверное, скоро выйду замуж» - «За кого?» - «За дядю Леню Филатова». Он закричал: "Ура!"
Нина Шацкая:
...Я много думала, как бы одним словом определить человеческую суть Лени, то основное, что, как мощным магнитом, притягивало к нему людей. И мне кажется, я нашла это слово - «пронзительность». Пронзительность во всем. К чему бы он ни прикасался, в любой работе он достигал высшей планки.
