|
|
или Мельницы, которые мы ненавидим
На мельницу несите дни:
Перемолоть и замолить…
Юрий Лорес
МЕЛЬНИЦЫ
Удивительно, но факт: при всей нашей общечеловеческой романтизации этого, в сущности, не сложнейшего изобретения рук человеческих, эти же самые создавшие ее люди-человеки постоянно отгораживаются от мельниц… Казалось бы, вот она – мельница, дающая нам муку. Мука – хлеб, хлеб – жизнь. Казалось бы, вот она – мельница, машущая своими крыльями, готова взлететь в небеса (или рассекающая ластами воду диковина рыбина, готовая уплыть далеко в океан)… Ах, отчего мельницы не летают так, как птицы… Но нет. Даже такую – окрыленную и дающую мельницу мы жаждем опорочить. Почему так?
Например, есть у многих финских и карельских народов легенда о волшебной мельнице Сампо. Ее выковал кузнец Илмаринен «из пушинки лебединой, из кусочка веретенца, из молока коровы и из ячменя крупинки». Эта волшебная мельница «из ничего» намалывала хлеб и соль (а в некоторых вариантах и деньги) – все самое главное, что нужно человеку (для жизни, заметим – не для счастья!). Но злая хозяйка Похьелы спрятала мельницу от людей на дне моря, где та продолжает перемалывать соль, поэтому морская вода – соленая, как слезы.
Вам не кажется, что миф – по сути своей сказка с добрым концом – должен был бы вернуть к жизни мельницу, столь щедро дарящую людям бесценные и бесконечные блага? Должен был бы найтись герой, спасающий это чудо расчудесное. Но нет… Мельница лежит на дне моря и плачет солеными слезами океанских вод.
| | НЕЧИСТЬ
В темные-претемные – в древние времена считалось, что издаваемый жерновами скрип привлекает на мельницу черные силы. У каждому мельницы была своя «родная» нечисть. Разве что у «счастливых» прообразов мельницы не было духов и призраков. У двух камней, которыми растирали зерна… У «общественных мельниц» (камни с углублениями наподобие ступок, вокруг которых трудилось сразу несколько человек)… У «ослиных» и «конных» мельниц. Впрочем, с них, видимо, все и началось: кто знает, мор зверей был от усталости или… Какой-то сноровистый злобный дух крал их жизни – не иначе.
Греки, придумавшие водяную мельницу, обычно не «травили байки из склепа». Человек со временем сам наградил водяные мельницы «демонами-хранителями» - русалками, водяными, которые обитали в пруду возле мельницы. И они, вроде бы, помогали лопастям крутиться – радоваться бы, но нет. Оргии, вакханалии, сборища, жертвы – это приписывало человеческое сознание мельничным водяным духам. Люди говорят: «со всякой новой мельницы водяной подать возьмет» (т.е. утопит человека).
Китайцы, ставшие создателями первых ветряных мельниц, к тому времени были заняты более интересными вещами, чем выдумыванием мифов о мельницах. Но нет. Проходит время – и все то же. Никто уже не сомневается, что именно на мельницах холодной ночной порой собираются для своих пиров черти, лесовики, кикиморы и прочая нечисть. В 1736 году в Англии заработала первая паровая мельница – и им на смену приходят более «одухотворенные» темные силы – духи, тени, призраки. Люди говорят: «эта мельница - только черту табак молоть»…
Что же так долго и сильно не могут люди простить мельницам? За что такие черные «награды»? Люди говорят: чтобы оградить мельников от нашествия водяных, русалок и прочей нечисти нужен сторож. Они выбирают кого-то одного – и он неизменно умирает. Никто никогда не мог вынести этого. Жить в ритме мельницы. Никто никогда. По легендам - сторожа доводила до истощения нечисть, устаивавшая себе ночами в мельницах шабаши и оргии. Может, мы именно этого не можем мельницам простить?
МУЛЕН РУЖ
В 1822 году поляк Марк Миллер изобретает первый в мире вальцовый станок со стальными вальцами – новейшую паровую мельницу в век прогресса и изменений. И на смену дряхлеющим русалкам и водяным приходят призраки нового времени. 6 октября 1889 года открывается кабаре Мулен Руж. Крылья знаменитой «Красной мельницы» начинают свою круговерть, отмеряя часы развращенной парижской жизни.
Район Монмартр, бульвар Клиши, пляс Пигаль – площадь порока – и Мулен Руж как «олицетворение буржуазного разврата».
Не так ли, как нечисть к деревенским мельницам, стекались сюда на невероятные представления – на грани разрыва сердец – представители «золотой молодежи» тогдашнего Парижа. Как черти и водяные, они устраивали темными ночами бесшабашные, огненные оргии, где «право быть ленивым» соблюдалось только за стенами этой мельницы – красной мельницы. Красной – красивой, страстной, раздражающей все рецепторы и чувства. Как некогда русалки крутили лопасти мельниц, чарующие своим развратом танцовщицы пускались крутиться в кан-кане: мелькали ноги, как крылья самой Мулен Руж…
Нечисть резвилась во главе с художниками и бардами, банкирами и русскими офицерами! Или внутри их самих? Здесь можно было все - плакать и смеяться, танцевать ночи напролет и спать с незнакомками, пристроившись на одном из диванов, творить и мошенничать, здесь играли в карты и строились планы о покорении города. А причудливый и привлекательный в своей жалкости коротышка Лотрек увековечивал этот «карнавал жизни», эту болезненно счастливую оргию – переживая все это мракобесие на своих полотнах.
Теперь уже давно вхолостую крутится красная мельница Мулен Руж: чинная чопорная публика заполняет вечерами тихие приличные ресторанчики. Мы, кажется, даже простили мельницам то, что не могли простить столько веков подряд… То, что мельницы, перемалывают нашу жизнь, как зерна. Что она утекает мукой в вечность. Вот она – сама суть мельниц. Они смотрят на нас из глубин вечности и смеются: тому, что мы не можем вынести, как они смотрят на наш жизненный кан-кан – и остаются…
Мы оживляем свою собственную нечисть, рвущуюся наружу (играть, веселиться, изматывать себя пороком и гулянками – только бы не думать о конечности), и заселяем ее в мельницы. Мы мелко мстим. Но что с того? Они остаются... А мы – не остаемся. Это нам – остается. Остается только, выпустив из себя всю нечисть, вдоволь нарезвившись, вторя за самоубийцами с Мулен Руж, - смириться. |
| | ВОСХИЩЕНИЕ И НЕНАВИСТЬ
Мельницы. Удивительно, но факт: при всей нашей общечеловеческой романтизации этого, в сущности, не сложнейшего изобретения рук человеческих, эти же самые создавшие ее люди-человеки постоянно отгораживаются от мельниц… А как иначе? Эти вечные истуканы дают нам хлеб, дают нам ощущение жизни… Но они же и отбирают его. Мы восхищаемся этими великанами, летящими сквозь вечность и взирающими на нас – человечков, хлюпиков… Мы восхищаемся их мощью и стойкостью: сколько дней, лет, веков они смололи и пропустили через себя…
И мы ненавидим их – за это же. За то, что каждый наш прожитый день – смолот где-то не самым сложным из всех изобретений рук человеческих. И тем сильнее мы ненавидим их, чем счастливее был наш день жизни, чем больше напоминал он разухабистые и разудалые сборища чертей на мельницах и «ах, вы чертей» в «Красной мельнице». Потому что он – смолот. Потому что любой грех мельница дней замолит и замелет. Потому что все – пройдет, как зерно сквозь болезненно перетирающие его жернова.
ПАСТЕРНАК
Ему потребовалось именно 13 лет, чтобы признаться себе в правде о мельницах – не символично ли это?
<…>А над кишеньем всех естеств,
Согбенных бременем налива,
Костлявой мельницы крестец,
Как крепость, высится ворчливо.
Плакучий Харьковский уезд,
Русалочьи начесы лени,
И ветел, и плетней, и звезд,
Как сизых свечек, шевеленье.
Как губы, - шепчут; как руки, - вяжут;
Как вздох, - невнятны, как кисти, - дряхлы.
И кто узнает, и кто расскажет,
Чем тут когда-то дело пахло?
И кто отважится и кто осмелится
Из сонной одури хоть палец высвободить,
Когда и ветряные мельницы
Окоченели на лунной исповеди?
Им ветер был роздан, как звездам - свет.
Он выпущен в воздух, а нового нет.
А только, как судна, земле вопреки,
Воздушною ссудой живут ветряки.
Ключицы сутуля, крыла разбросав,
Парят на ходулях, степей паруса.
И сохнут на срубах, висят на горбах
Рубахи из луба, порты - короба.
Когда же беснуются куры и стружки,
И дым коромыслом, и пыль столбом,
И падают капли медяшками в кружки,
И ночь подплывает во всем голубом,
И рвутся оборки настурций, и буря,
Баллоном раздув полотно панталон,
Вбегает и видит, как тополь, зажмурясь,
Нашествием снега слепит небосклон,-
Тогда просыпаются мельничные тени.
Их мысли ворочаются, как жернова.
И они огромны, как мысли гениев,
И несоразмерны, как их права.
Теперь перед ними всей жизни умолот.
Все помыслы степи и все слова,
Какие жара в горах придумала,
Охапками падают в их постава.
Завидевши их, паровозы тотчас же
Врезаются в кашу, стремя к ветрякам,
И хлопают паром по тьме клокочущей,
И мечут из топок во мрак потроха.
А рядом, весь в пеклеванных выкликах,
Захлебываясь кулешом подков,
Подводит шлях, в пыли по щиколку,
Под них свой сусличий подкоп.
Они ж, уставая от далей, пожалованных
Валам несчастной шестерни,
Меловые обвалы пространств обмалывают
И судьбы, и сердца, и дни.
И они перемалывают царства проглоченные,
И, вращая белками, пылят облака,
И, быть может, нигде не найдется вотчины,
Чтоб бездонным мозгам их была велика.
Но они и не жалуются на каторгу.
Наливаясь в грядущем и тлея в былом,
Неизвестные зарева, как элеваторы,
Преисполняют их теплом.
1915, 1928
(Борис Пастернак. Мельницы)
…И ДОН КИХОТ
Кажется, теперь нам должно быть понятно, за что наш смешной герой так хотел отомстить этому страшному великану, неумолимо кромсающему своими шпагами-крыльями наши судьбы и наши времена…
P.S. И единственное, что примиряет нас с мельницей – это то, что колдунья Похьелы все-таки заставила ее выплакать соленый океан из слез по человечеству… |
|
|
